— На острове Гидра, — сказала ей Мелина, — у нас есть торговый флот, на который даже турки боятся нападать. Эти моряки надежны, и страх им неведом. Они бороздят Архипелаг и беспрепятственно бросают якоря у набережной Фанара. Они перевозят зерно, масло, вино и… наши надежды! Именно на Гидру послали голубя.

» Собственно, — подумала Марианна, — это пираты под видом торговцев!«Она невольно спросила себя, не оценят ли ее голову как мятежницы, когда она попадет на корабль. Теперь мятежники мерещились ей повсюду.

Ведь кроме нее и Теодороса в лодку одновременно сел и еще один пассажир, в котором она почти без удивления узнала под рыбачьей шляпой высокую темноволосую девушку, поддержавшую ее, когда Сафо вела их славить заходящее солнце.

Освобожденная от античного одеяния, юная пансионерка княгини-заговорщицы предстала тем, кем ее создала природа: стройным крепким юношей со строгим профилем, улыбнувшимся ей, помогая подняться в лодку. Теперь она знала, что он с Крита, зовут его Деметриос, его отца обезглавили год назад за отказ платить подать, и что сейчас он направляется в один из тех таинственных пунктов, где медленно созревало всеобщее восстание, в скором начале которого не сомневался ни один грек!

Путешествие прошло без происшествий. К утру волнение успокоилось, и хотя и ветер тоже утих, его оказалось достаточно, чтобы около полудня залив Наксоса открыл перед форштевнем скафо тучные нивы и зелень густых рощ. В глубине ослепительной белизны маленький городок дремал на солнце, прилепившись к остроконечному холму, на вершине которого неизбежная венецианская крепость постепенно разрушалась под складками зеленого, с полумесяцем знамени султана.

На островке перед портом небольшой заброшенный храм равнодушно ждал, когда упадут его последние белые колонны…

Впервые после отъезда Марианна приблизилась к Теодоросу.

— Мы высадимся уже сейчас? Я думала, что дождемся ночи.

— Чего бы это? В этот час все спят, даже крепче, чем ночью.

Такая жара, что никто и не подумает высунуть нос наружу… Даже турки соблюдают сиесту.

Жара действительно была удручающая. Белые стены отражали ее с невыносимой силой, и все другие краски тонули в дрожащем мареве. На выгоревшей набережной не было заметно никаких следов человеческой жизни. Все скрылось за закрытыми ставнями, и только кое-где виднелись укрытые в тени спящие фигуры в тюрбанах или колпаках. Это был остров Спящей Красавицы. Каждый в этом замершем волшебным сном порту отдыхал, не думая ни о каких делах.

Скафо подошла к набережной и затерялась среди разноцветной массы корпусов и мачт каиков, турецких фелюг и греческих лодок. Порт испускал сильное зловоние из-за разлагающихся на поверхности воды отбросов, и, приближаясь к этому белому городу, такому блистательному издалека, Марианна заметила, что грязь и запустение царили повсюду. Красивые белые стены покрылись трещинами, и окружавшим цитадель благородным жилищам вверху, на холме, грозило разрушение, так же как и старой крепости или белому храму, который там, внизу, таял, как лед на солнце.

— Трудно поверить, что этот остров самый богатый из Киклад, не правда ли? — пробормотал Теодорос. — Апельсины и оливки растут в изобилии в глубине острова, но их без особого сожаления оставляют гнить! Мы не хотим работать на турок…

Высадка прошла незаметно, не привлекая ничьего внимания.

Только мяукнул какой-то потревоженный кот и с шипением направился в более спокойное место. Теперь Марианна и Теодорос, мокрые как мыши, в своих плотных одеяниях задыхались от жары. Но их мучения скоро закончились. Сделав несколько шагов по раскаленным камням набережной, они подошли к белому дому, открывшему круглый вход под запыленным виноградом, дому Атанаса, кузена Иоргоса.

Его не оказалось дома. Пришедших гостей встретила только старая женщина, закутанная в черную шаль, чье изрезанное морщинами лицо появилось в чуть прикрытой двери, которую она сразу же хотела захлопнуть у них под носом. Вмешался Иоргос и задыхающейся скороговоркой на местном диалекте попытался убедить ее, но старуха качала головой и стояла на своем. Видимо, она ничего не хотела знать. Тогда Теодорос отстранил Иоргоса и двинулся вперед. Под ударом его руки дверь распахнулась, и старуха отлетела вглубь, запищав, как испуганная мышь.

— Я не знаю, ждали ли нас, — заметила Марианна, — но я не верю, что мы будем желанными гостями!

— А мы сейчас станем ими! — заверил гигант. Пройдя в коридор, он сказал резким и властным голосом всего несколько слов, но эти слова оказали волшебное действие.

С восторженным лицом грешницы, исторгнутой из ада и получившей прощение, старуха вернулась и под изумленным взглядом Марианны упала на колени и с фанатичной истовостью припала к широкой руке Теодороса, который довольно бесцеремонно поднял ее. После чего она пустилась в торопливые объяснения, открыла перед новоприбывшими дверь в низкую и прохладную комнату, сильно пахнущую кислым молоком и анисом, затем исчезла, словно черный вихрь, предварительно поставив на грубый деревянный стол бутылку, стаканы и запотевший кувшин, вызвавший представление о холодной глубине колодца.

— Это мать Атанаса, — сказал Теодорос. — Она пошла за сыном, чтобы он отвел нас к венецианцу.

Точным движением он наполнил один из стаканов водой и подал его Марианне, затем, откинув назад голову, пустил струйку из кувшина прямо себе в глотку.

Иоргос предусмотрительно вернулся к лодке. Даже священный час сиесты не мог отбить охоту у воришек, и он беспокоился о своих кувшинах с вином.

Юный Деметриос ушел вместе с ним. Марианна и ее псевдослуга остались одни: он облокотился о подоконник небольшого, защищенного крестообразной решеткой окна, она сидела на каменной скамейке с набитой сухой травой подушкой, борясь с сонливостью.

Она почти не спала в лодке из-за качки, и настроение у нее было неважное. Может быть, потому, что она чувствовала себя усталой и одинокой, ей пришло в голову, что, как некогда вернувшийся с Троянской войны Улисс, она также будет блуждать от острова к острову среди странных людей и чуждых ее нормальной жизни событий, в которых ей, однако, приходится принимать участие. Этот Восток, наделенный в ее воображении яркими красками любовного путешествия, теперь казался ей суровым и негостеприимным. Снова вернулась тоска по ее саду и розам, которые сейчас должны быть такими прекрасными! Где тихие вечера, напоенные ароматом роз и жимолости?..

Возвращение старухи прервало ее грустные размышления в момент, когда она с горечью констатировала, что даже не имеет больше права потребовать отвезти ее в Афины, чтобы сесть там на идущий во Францию корабль. Кроме неминуемых неприятностей с Наполеоном, если бы она вернулась, не выполнив его миссию, теперь появился этот детина, которого надо тащить за собой и который следил за ней так же внимательно, как хорошая хозяйка за поставленной на огонь кастрюлей с молоком.

Сопровождавший старуху мужчина несколько примирился с ее существованием. Атанас оказался невысоким малым с толстощеким и приятным лицом херувима под седыми буклями, дородным, как сторож нормандского собора. Он принял этого оборванного детину Теодороса, как исчезнувшего двадцать лет назад родного брата, а к Марианне обратился, словно перед ним была сама царица Савская.

— Мой господин, — заявил он, кланяясь так низко, насколько позволяло его брюшко, — ожидает светлейшую княгиню, чтобы она оказала честь его дворцу. Он умоляет простить его за то, что он не смог лично встретить ее из-за его преклонного возраста и ревматизма!

Светлейшая княгиня поблагодарила, как подобало, управляющего графа Саммарипа, но про себя подумала, что у доброго малого могла возникнуть относительно нее странная мысль о том, какой может быть знатная франко-итальянская дама. Ее плачевный вид произведет забавное впечатление в таком месте, как дворец! Тем не менее Марианна не без удовольствия думала о возможности снова оказаться среди роскоши и комфорта аристократического дома, при этом она даже оживилась, отправившись с Теодоросом за предупредительным Атанасом, чтобы попасть в этот рай.